С самого начала украинского кризиса при анализе политики России и заявлений ее официальных лидеров в зарубежных средствах массовой информации (и не только там) часто употребляемым стало слово «оккупация». Нередко журналисты сравнивали позиции России с деятельностью СССР, а возвращение Крыма называли тенью событий 1940 г., когда Прибалтика вошла в состав СССР. Причем это относится не только к журналистам. Так, нашумевшим стало высказывание принца Уэльского о В. Путине, которого он сравнил с Гитлером, захватывающим новые страны. Самое время разобраться с тем, что такое оккупация.
Оккупация относится к режимам, связанным либо с военными действиями, либо с послевоенными отношениями. Поэтому среди всех признаков оккупации военное присутствие — ключевой. Он означает наличие военных баз, управление оккупированной территории под контролем военных, или полное военное управление. Соответственно, местное население не допускается к принятию решений, не находится на ключевых постах (хотя существует довольно давняя по историческим меркам практика назначения номинального главы для завоеванной территории, которая очень редко, но может находить себе применение в рамках оккупационного режима).
Оккупация всегда вызывает международную реакцию, ибо является следствием военного конфликта, аннексии территории и т.п. событий. Иными словами, другие государства также на момент наличия оккупации на той или иной территории должны её таковой признать и назвать. Делать это постфактум не имеет никакого смысла. Поэтому в оккупационном режиме всегда важен военный элемент и соответствующая позиция в период этого оккупационного режима других государств.
Итак, первое: оккупированная территория — это завоеванная территория.
Оккупация той или иной территории всегда вызывает вопросы о значимости этой территории, ее взаимодействии с другими территориями, о сильной или слабой степени пространства принадлежности (Ст. Роккан). Так, если государство неоднородно, в нем существуют территории, обладающие собственным культурным кодом и не связанные устойчивыми управленческими связями с центром и другими регионами, данную территорию легко занять, воздействовать на нее извне и сделать ее плацдармом распространения идей тех, кто данную территорию оккупирует.
Не случайно саму территорию геополитики и военные стратеги рассматривают как конкретно исчислимое пространство во всех числовых измерениях, воздействуя на которые его можно изменять. В этом случае всегда важны не государства, а именно территории.
За последнее время в науке утвердилось представление о территориальности как о ключевом аспекте в понимании всех процессов во внутриполитической и международной жизни. Например, с точки зрения М. Манна, государством можно считать только унифицированную (прежде всего, имеем в виду систему управления и единую культуру) территориальную протяженность. Но всегда главенствовала идея территориальности как юрисдикции, как «владения определенными лицами», как «владения с социальными установлениями» (Д. Готтман, Ф. Кратохвиль). Именно территория цементирует государство, формируя его границы.
Поэтому создание нового режима (любого политического военного режима), тем более оккупационного режима, всегда влечет за собой новое понимание границ для того или иного государства. В результате оккупации создается новая территория и новое толкование истории формирования этой территории. Так, оккупированные немцами французские территории (Республика Виши, которую еще мягко называют «особой французской ситуацией») приобрели новое понимание, а границы — новую интерпретацию.
Республику назвали новой страницей во французской истории (Национальной революцией). Одобренные и назначенные германским командованием руководители оккупированных территорий полностью инкорпорировали установки германской внешнеполитической мысли. Они также осуществляли аналогичные германским внутриполитические мероприятия: репрессии коммунистов, евреев; депортации неугодных в концентрационные лагеря; массовые расстрелы; создание аналогичной немецким репрессивным органам французской «Милиции».
Законодательно был повторен германский путь укрепления гитлеровской власти, т.е. законы, ограничивающие и запрещающие что-либо, создавались «по образу и подобию» германских образцов. Республика Виши нашла идеологическую опору в национально-консервативных ценностях. Сам глава Республики (во многих отношениях номинальный) маршал Петен заявил, что это шанс для французской нации отказаться от вседозволенности и распущенности и морально возродиться (!). Как ни странно, но акт поражения выдавался в качестве естественного, подтверждающего единство Франции с Европой, а среди важнейших идей для французов были названы «дух самопожертвования и дисциплины». Очевидно, что в этот период принадлежность к германскому миру означала для всех, кто поддерживал Виши, принадлежность к европейской цивилизации.
Нация легла в основу идеологии, право считать себя ее членом стало привилегией, а критерии принадлежности к ней определяло государство. К значимым политическим событиям также стоит отнести отказ государства признавать гражданами определенные категории населения. Замкнутое пространство неизбежно порождает замкнутое понимание прошлого и будущего своей нации, особенно, когда управление направлено на проповедь идеологии, связанной с идеологией оккупантов. Поэтому в период Республики Виши активно развивались крайне правые фашистские взгляды. Оккупированная территория — это закрытая территория, что означает многократное повышение контроля, ведь ее формирование связано с военными или послевоенными отношениями. По этой причине политическая жизнь на оккупированной территории резко распадается на две противоположности — поддержка существующего режима и неприятие его, чаще всего, тайное. А политика в целом и политическая деятельность становятся неким тайным и некоторым образом сакральным действием. Например, Ж. Делёз вспоминал, что во время режима Республики Виши политика стала тайной.
Второе: политическая жизнь на оккупированной территории замкнута в собственных пределах, но формируется по образцам оккупантов и под контролем военных.
Другая важная черта оккупационной политики заключена в том, что она всегда прорабатывается, нет импровизированной оккупационной политики.
Ее цель — формирование нового пространства. Этот процесс можно назвать условно ретерриториализацией. Это означает воссоздание на других началах уже измененной различными действиями (процессами детерриториализации) территории. Так, например, фашизм, изменяя территорию благодаря военным действиям, создавал новую реальность на оккупированных территориях для воспроизводства своей собственной. Учитывая, что государства подвержены изменениям, колебаниям (детерриториализациям), они не являются барьером для процессов ретерриториализации, с точки зрения геополитиков.
Детерриториализация в контексте территориальных изменений также рассматривается как концепт разломов в языке и культуре. Эти изменения носят значимый характер и приводят к исчезновению локальных культурных образцов на оккупированных землях. Соответственно, мы говорим не только об изменении территории в результате военных действий, нового формата управления, но обязательным признаком детерриториализации, характеризующей процессы изменения территории в результате оккупации, становится замершая культурная жизнь. Подчеркнем, что с точки зрения развития территории в период оккупации не прослеживается культурная последовательность, культурное развитие. Оккупационный режим всегда означает конец и начало нового существования, в котором нет места прежнему. Соответственно, оккупированная территория — это культурно непроницаемая территория. Здесь не развивается своя культура, не осуществляется взаимодействие культур, от которого отрезано население, находящееся на оккупированной территории, а проявляется только культура «владеющих лиц».
Для завоевателей детерриториализация означает создание режима бесконечного простора (распространения самих себя). В этом контексте оккупацию территорий можно соотнести с колонизацией. Например, колонизация рассматривается с точки зрения геофилософии именно в этом контексте.
При этом ретерриториализация в рамках оккупационного режима — это разрушение прежних связей с территорией, проявляемых в разных формах. Например, в культурных традициях. Это и инструмент разделения народов, проживающих на одной территории (методы, созвучные колониализму). Например, создавать новую реальность на оккупированных территориях немцы планировали типичными колониальными методами: превращение народов в рабов, разделение народов, внедрение германского образа жизни, уничтожение культуры завоеванных народов согласно идеям об их расовой неполноценности. Соответственно новая реальность создается на оккупированных территориях «заново» по образцам завоевателей.
Третье: на оккупированной территории осуществляется целенаправленное уничтожение культуры, иногда даже языка завоеванного народа.
Поэтому при «идентификации» оккупационного режима могут быть важными не только экономические признаки (например, лишение местного населения земель, заселение оккупированных территорий захватчиками, отказ от строительства предприятий, так как при оккупационном режиме не возводят новые производственные объекты, а оставляют только те, что нужны по какой-то причине оккупантам, но которые обслуживает местное население); социальные признаки (демография, т.е. убыль населения, так как при оккупационном режиме местное население вымирает потихоньку или быстрыми темпами; также сюда можно отнести и социальную мобильность во всех смыслах, которая замирает), но важны и культурные признаки (при наличии оккупационного режима культура не развивается, что хорошо заметно по литературному языку).
Последние (культурные) признаки особенно интересны, ведь культура связана напрямую с самоидентификацией людей и народа. Очевидно, что оккупантам никогда не будет никакого дела до оккупированных народов и их культуры.
Поэтому тем, кто обвиняет Россию, начиная с советского периода, в оккупации всего и прочего, стоит напомнить, что, прежде всего, на национальных территориях продвигалось производство, создавались новые рабочие места, привлекались, в первую очередь, национальные кадры, но также проводилась и масса мероприятий, направленных на развитие и поддержку национальных культур. Стоит задуматься над тем, какое количество алфавитов (письменности) было создано для бесписьменных народов, проживавших в СССР. Есть ли еще страна на этом свете, которая, затрачивая колоссальные ресурсы, изучала образ жизни совсем малочисленного народа, живущего обособленно и состоящего из нескольких семей?
Эта задача требует работы групп лингвистов и глубокого изучения языков, чтобы в письменности отразить их своеобразие. В связи с этим приведем несколько фактов о советской культурной политике и поддержке национальных языков: для хантов и манси была создана письменность, и, поскольку лингвисты, изучавшие хантыйский язык, определили его несколько диалектов, то для этих нескольких диалектов были созданы азбуки, определенными элементами отличавшиеся друг от друга;
учитывая диалекты марийского языка, для него также была создана письменность;
письменность была создана для коми, карелов и эрзян;
была зафиксирована структура и словарь ранее бесписьменных и умирающих языков — ливского, ижорского, вепсского, водского — и составлены словари, например, вепсско-русский словарь; советские ученые разработали письменность для селькупов и абхазов (абхазская была создана еще в XIX в., поменялась графика);
созданы адыгейская и кабардино-черкесская письменности, чеченская письменность, ингушский алфавит;
разработана даргинская письменность и письменность на табасаранском языке;
создана письменность на чукотском языке и для эскимосов;
на основе амурского диалекта для нивхов разработана письменность;
письменность для советских дунган создана на основе ганъсуйского диалекта в 1926 — 1928 гг.
Некоторым народам письменность создали еще в XVIII в., тоже целенаправленно. Например, удмуртам. Кстати, в это же время и для других народов предпринимались попытки разработать письменность, более-менее успешные (для коми, хантов), которые тогда не получили распространения, но создали базис для работы других поколений лингвистов.
Не только письменность была создана, были подготовлены учебники, и поощрялось начальное школьное образование на языках, ранее бесписьменных. Благодаря этому стали развиваться литературные языки, издавалась художественная литература и газеты на национальных языках, осуществлялось радиовещание. Поэтому в 1970-е гг., когда в Соединенном Королевстве в Шотландии выходила в свет только одна национальная газета Scotsman, в Дагестане в этот же период существовало не менее семи газет, издававшихся на наиболее распространенных национальных языках. Вот тогда-то русский язык и стал языком межнационального общения, ведь вепс мог понять ингуша только через русский, который стал проводником (огромное число словарей с переводом национальных языков на русский язык было осуществлено в массе своей в 1930-е гг.).
Завершая, отметим, что частота употребления слово «оккупация» в повседневной жизни привела к тому, что упоминание о ней вызывает у публики либо взрыв эмоций, либо уже ничего не вызывает. И последняя реакция становится все более распространенной, ибо оккупированный народ означает завоеванный народ, и это вызывает вопросы, прежде всего, к нему самому, особенно, если вспомнить печальный опыт Республики Виши. Именно тогда и там возник вопрос, можно ли почти весь французский народ, т.е. всех тех, кто не вступил в ряды Сопротивления, считать коллаборационистами, которые поддерживали оккупационный режим или просто не сопротивлялись ему. Тогда французы ответили себе сами, учинив страшнейшие суды Линча, чтобы, как они говорили, «выработать иммунитет от дьявольского искушения коллаборационизма», чтобы показать, что смириться с оккупацией — это означает быть неспособным исполнять свой долг перед собой, семьей и родиной. Иными словами, стоит подумать, прежде чем бросаться словом «оккупация» в качестве политического лозунга или средства политического шантажа, ведь использование его неизменно указывает на неспособность противодействия и статус вечной жертвы, не говоря уже о том, что оно зачастую никак не отражает реальную ситуацию.
Наталья Ерёмина, доцент факультета международных отношений СПбГУ
